«Тема поэта и поэзии в творчестве М. Тема предназначения поэта и поэзии в творчестве М

Творческий облик М. И. Цветаевой необычайно многогранен: перед читателем предстает самобытный поэт и неожиданный прозаик, оригинальный драматург и тонкий мемуарист, исследователь литературы и глубокий, парадоксальный мыслитель. Поэтесса яркая индивидуальность. Сама Цветаева писала: «Большим поэтом может быть всякий - большой поэт. Для большого поэта достаточно большого поэтического дара. Для великого самого большого дара - мало, нужен равноценный дар личности: ума, души, воли и устремление этого целого к определенной цели, то есть устроение этого целого».

В Цветаевой в полной мере отразились все перечисленные ею черты личности, определяющие большой дар: пытливый ум, постоянно осваивающий все новые высоты, страстное, «безмерное» сердце, отзывающееся на любое впечатление бытия, неутолимая потребность любить, жадный, никогда не угасавший интерес к жизни и людям, глубинное понимание исторических судеб России и мира.

У каждого настоящего, мыслящего поэта - Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Ахматовой - в творчестве обязательно отражаются его раздумья о назначении поэта и поэзии. Мысль Цветаевой также сосредоточена на постижении своей роли, своего места в литературе.

По мере роста и созревания ее поэтического таланта растет и драматическое ощущение себя в мире, выраженное, например, в раннем стихотворении:

Захлебываясь от тоски, Иду одна, без всякой мысли, И опустились и повисли Две тоненьких моих руки.

В исповедальном, вполне автобиографическом стихотворении «У первой бабки четыре сына...» она именно о себе; причудливо противоположности, восклицает:

Обеим бабкам я вышла внучка: Чернорабочий и белоручка!

В этих строках не просто осознание противоречивости своего

Характера, Б НИХ Цветаева как никто другой ощущает амбивалентность творчества - горения и черновой работы.

Цветаеву не прельщает только лишь земной путь «в поте пишущего» и «в поте пашущего», потому что труд поэта она рассматривает как служение, исполненное высочайшего смысла, озаренное божественным огнем:

Нам знакомо иное рвение:

Легкий огнь, над кудрями пляшущий, -

Дуновение - вдохновение.

Цветаева элегически замечает: «Стихи растут, как звезды и как розы!», но элегичность у поэтессы - редкий и обманчивый гость. Стихотворение «Знаю, умру на заре! На которой из двух...» завершается немыслимой у других поэтов строкой:

Л и в предсмертной икоте останусь полном.

В этих словах Цветаевой: она нею себя, до самых потаенных глубин отдали ПОЭЗИИ.

Марина Цветаева, безусловно, верила в свой талант, но понимала, что для достижения успеха талант необходимо умножить на упорный труд. Цикл «Стол» - ода поэтессы поэтической работе: «Мой письменный вьючный мул». Неистребимое прилежание Цветаева готова поставить себе в заслугу и не без гордости оглядывает созданное тяжелым трудом поэта, уподобленным труду землепашца:

Ты - стоя, в упор, я - спину

Согнувши - пиши! пиши! - Которую десятину

Испилили, персту прошли.

Покрыли: письмом красивей

Сыщешь о державе всей! Не меньше, чем пол-России Покрыто рукою сей!

Цветаева взяла себе за правило, что «каждой строчки сегодня - последний срок», любила слово «ремесло» и считала труд лучшим учителем. Можно только догадываться, какой ценой достигнута та виртуозная легкость и монолитность стихотворений, которые поражают читателя.

В поэте Цветаевой всегда были дороги мужество преодоления, упорство труда, преданность своему ремеслу и призванию. Цветаева пишет: «Нет, надо писать стихи.

Нельзя дать ни жизни, ни эмиграции... этого торжества: заставить поэта обойтись без стихов... Вам (нам) дано в руки что-то, чего мы не вправе ни выронить, ни переложить в другие руки (которых - нет)...»

Песенное ремесло для поэтессы, по словам К. Павловой, - «святое ремесло». До самого конца не покидала Цветаеву убежденность в значимости поэтического слова. «Милый не вечен, но вечен - Мир. Не понапрасну служим», - писала она. Сознание этого «не понапрасну служим» поддерживало поэтессу в ту пору, когда приходилось отвоевывать « у жизни, как она есть » духовное пространство для творчества. Поэт, по Цветаевой, воплощает в себе черты Воина и Защитника, стоящего на страже подлинных ценностей. В поисках истины, за ее познание он платит своим сердцем, своей жизнью:

Дано мне отплытье Марии Стюарт...

Цветаева была убеждена, что ее диалог с читателем не будет прерван. Она верила, что когда-то << в нужный срок » каждое ее слово отзовется в сердцах других. Как она и предвидела, настал ее час, наступил «свой черед» ее стихам:

На трудных тропах бытия Мой спутник - молодость моя. Бегут, как дети по бокам, Ум с глупостью, в середке - сам. А впереди - крылатый взмах: Любовь на золотых крылах. А этот шелест за спиной - То поступь Вечности за мной.

Наследуя от художников минувших эпох ответственное отношение к слову, Цветаева и в своих читателях хочет видеть то же уважение и понимание высокой миссии слова. Она убеждена: не прихотью «изменчивой моды», не тщеславным желанием повторить, что «на устах у всех», должно диктоваться обращение к поэту. Только готовность к познанию, к нелегкой душевной работе обусловит ту настоящую творческую радость, которую ощутит вдумчивый читатель.

Живя в сложное время, Цветаева во главу своей жизни поставила труд поэта, невзирая на часто нищее существование, многие бытовые неурядицы и трагические события, буквально преследовавшие ее.

Стихотворчество для Цветаевой - образ жизни, без него она просто не мыслила своего существования. Она писала много, в любом состоянии души. Поэтесса не раз признавалась, что стихи ее «сами пишутся», что они «растут, как звезды и как розы», «льются настоящим потоком».

Сравнение с потоком как нельзя более подходит к творчеству Цветаевой, потому что неудержимую магию ее стихотворений невозможно заковать ни в какие границы.

Магией поэтессы ее устремления, порывы чувств и мыслей словно воплощаются в стихах, которые, отделяясь от ее творящего духа, обретают жизнь и свободу. Мы почти ощутимо видим и слышим, как они летят.

Сочинение

В русской литературе тема поэта и поэзии является одной из ведущих. Стихи такого рода всегда представляют собой своеобразный творческий самоотчет, напряженную авторскую исповедь, почему и приковывают к себе внимание читателя. Как же звучит эта тема в творчестве М. Цветаевой?

Слово «поэт» для М. Цветаевой звучит всегда трагично, так как поэт не совпадает со своей эпохой, он - «до всякого столетья». Причастность к тайнам бытия, поэтические прозрения не спасают его от жестокости окружающего мира. Поэт чувствует себя в мире изгоем, лишним:

Что же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям -

Страсти! где насморком

Назван - плач!

Эта тема особенно напряженно звучит в цикле «Поэт», но в этом же цикле есть и совершенно иная трактовка судьбы поэта:

Поэты мы - ив рифму с париями,

Но, выступив из берегов,

Мы бога у богинь оспариваем

И девственницу у богов!

Это значит, что поэт, будучи вытесненным за пределы жизни человеческой, оказывается соразмерным всему мирозданию, и только там его подлинная жизнь. С присущей ей афористичностью М. Цветаева дала такое определение поэта: «Равенство дара души и слова - вот поэт». О своей душе она сказала: «Душа родилась крылатой», и «дар души», о котором говорила М. Цветаева, по-видимому, включает в себя и это ощущение окрыленности и свободы, которое дает возможность прозрения законов, движущих бытием:

Мы спим - и вот, сквозь каменные плиты,

Небесный гость в четыре лепестка.

О мир, пойми! Певцом - во сне - открыты

Закон звезды и формула цветка.

М. Цветаевой всегда было свойственно романтическое представление о поэтическом творчестве как о бурном порыве, захватывающем всю душу: «К искусству подхода нет, ибо оно захватывает», «Состояние творчества есть состояние наваждения», «Поэта- далеко заводит речь». Поэт и дело поэта воплощались в образах «легкого огня», «тайного жара», несгорающей птицы Феникс. В более поздних цветаевских произведениях судьба поэта приобретает еще более катастрофическое освещение:

Поэтов путь: жжя, а не согревая,

Рвя, а не взращивая - врыв и взлом -

Твоя стезя, гривастая кривая,

Не предугадана календарем!

Писать стихи, по мнению М. Цветаевой, - это все равно что «вскрыть жилы», из которых неостановимо и невосстановимо хлещут и «жизнь» и «стих». Но исступленный порыв с необходимостью должен сочетаться с железной дисциплиной, с работой «до седьмого пота». «Творческая воля есть терпение», - заметила она в одном из писем. Об упорном творческом труде говорит она и в стихах составляющих цикл «Стол», и в стихах, обращенных к А. С. Пушкину:

Прадеду - товарка: В той же мастерской!

Каждая помарка -

Как своей рукой...

Пелось как - поется

И поныне - так

Знаем, как «дается»!

Над тобой «пустяк»,

Знаем - как потелось!..

Сущность же поэзии М. Цветаева видела в том, что она передает «строй души» поэта. Этот душевный строй должен быть новым, не похожим на другие. Поэту запрещается повторять то, что уже было сказано, он должен изобретать свое, открывать и воплощать новые душевные состояния. «Не хочу служить трамплином чужим идеям и громкоговорителем чужим страстям», - писала М. Цветаева.

Для того, чтобы воплотить свое, индивидуальное видение мира, поэту необходимо услышать в стертых, обиходных словах нечто новое. В прислушивании поэта к звукам жизни и словам М. Цветаева видела основу поэтического творчества: «Словотворчество есть хождение по следу слуха народного и природного, хождение по слуху. Все же остальное - не подлинное искусство, а литература» («Искусство при свете довести»). Но поэт не только вслушивается в звучание жизни, но и трансформирует его:

Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, -

Безошибочен певчий слух!

Так понимаемая поэзия стала для поэта опорой в тяжких жизненных испытаниях. «Ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, - без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато... А зато - всё», - говорила М- Цветаева в одном из писем. «Всё», - это поэзия, ставшая для нее высшей причастностью.

«Для меня стихи – дом…», - писала Марина Ивановна Цветаева. Этим домом поэтесса владела сполна и оставила его непохожим на другие – теплым, высоким, красивым и светлым, в который хочется возвращаться снова и снова.

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Эти строки написаны, когда их автору не исполнилось и 21 года, однако, и десятилетия спустя Цветаева говорила об этой заключительной строфе: «Формула наперед – всей моей писательской судьбы». Позже в лирике Цветаевой появились стихи, которые провозглашали высокое предназначение и долг поэта:

В поте – пишущий, в поте – пашущий!

Нам знакомо иное рвение:

Легкий огнь над кудрями пляшущий, -

Дуновение – вдохновения!

Гений вдохновения – единственный повелитель поэта. Он парит над ним в облике огненного всадника: «Пожирающий огонь – мой конь!. . »; «С красной гривою свились волоса…/ Огневая полоса – в небеса!». И сама она, женщина-поэт, уподоблена птице Феникс, что поет «только в огне», сгорая в «тайном жаре» души, и этому костру приносит в жертву все: «Я и жизнь маню, я и смерть маню / В легкий дар моему огню». Тема поэта и его предназначения достигает своей мощи в маленькой энергичной поэме «На красном коне». Героиня приносит к ногам Гения-повелителя - всаднику на красном коне – свою жизнь, чтобы он умчал ее ввысь, и «в лазурь», в иной мир – в небо поэта.

В 1923 году Цветаева пишет стихотворение «Поэт». Оно – о поэте, его природе, его сути, его величии и беззащитности, о его могуществе и ничтожности «в мире сем». «Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоём», живущие с пером и бумагой, душа которых больше и чувствительнее, не похожие на остальных. Поэт должен быть выше и светлее, чтобы быть тем лучиком света, который освещает дорогу остальным:

Поэты мы – и в рифму с париями,

Но выступив из берегов,

Мы бога у богинь оспариваем

И девственницу у богов!

Особенна, но нелегка дорога поэтов в мире, где остальные не видят ничего, кроме собственного «Я», своих проблем, задыхаются в быту, отвергают поэтов, которые могут нарушить их обыденность, призывая стать лучше, светлее, приоткрыть свои души:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер?!

19 марта 1918 года Цветаева написала стихотворение, в котором делает творческий рывок к той себе, какой стала совсем скоро, к той себе, где она прозревает Поэта – Женщину – Любовь в их противоположных началах, где ее поэтической интуиции приоткрывается двоякость природы человека: две женские сути, символизирующиеся в Психее (душа) и Еве (тело). Также, она говорит о человеческих высотах – низостях, чистоте – греховности, свете – тьме, высшем – земном, «бытие» - быте:

Что хочешь – спрашивай. Ты добр и стар,

И ты поймешь, что с эдаким в груди

Кремлевским колоколом – лгать нельзя.

И ты поймешь, как страстно день и ночь

Боролись промысел и Произвол

В червонном куполе обводит круг.

Две чаши весов: на одной – произвол, опущенный взор; на другой – промысел (высший), закинутая в своей правоте голова. Две чаши весов – и не перевешивает ни одна. Ведь над всем, вне всего, - голос поэта (Логос), голубем вылетающий из груди и парящий над куполом храма…

Поэт, по Цветаевой, не подвластен суду. «Я не судья поэту, / И можно все простить за плачущий сонет!» - так в юности она защищала поэта Эллиса. Поэт, считает она, не только не подсуден читателям, но и не судья другим. Он мыслит по-своему. Его «тьма» не всегда означает зло, а высота – добро. Ева может оказаться доброй, а Психея – бесстрастной. Когда, позже, сама Марина Цветаева жестом поэта и Психеи в голодной Москве отдаст Бальмонту последнюю картофелину; или когда она уйдет с работы, не в силах «служить», в то время, когда дома сидят два голодных ребенка, то как женщина и мать она была…не права. Впрочем, можно ли судить и мерить поэта одними обычными житейскими мерками? А если он не укладывается в них, а если он только и существует благодаря своей «внемерности»? На эти вопросы трудно ответить однозначно. Во всяком случае, Цветаева в 25-28 лет была именно такова. С годами она станет другой, станет острее воспринимать чувство долга. Но взгляды на права поэта не изменит и провозгласит: «В жизни – черно, в тетради – чисто». .